В советское время мы страдали оттого, что жили в отрыве от мирового театрального процесса. Теперь же мы мало знаем, что делается друг у друга. Раньше я мог поехать в Грузию, Прибалтику, Украину и Белоруссию, где шла своя интересная театральная жизнь, и быть в курсе всего. Сейчас все это стало сложнее, и мы очень мало знаем, что там происходит. К счастью, есть такие организации, которые пытаются «общать» нас, например, фестиваль «Балтийский дом», который ежегодно проводится в Санкт-Петербурге. Существует организация «Международная конфедерация театральных союзов» во главе с Кириллом Лавровым. Есть также «Международная ассоциация русских театров». Эти три организации пытаются сохранять наши связи и укреплять их. Но все это, опять таки, упирается в деньги, т.к. они оплачивают только наше пребывание в другом городе, другой стране. Все остальные расходы мы оплачиваем самостоятельно. Поэтому мы ездим на эти фестивали реже, чем нам хотелось бы. Связи также сохраняются в основном благодаря Интернету и различным театральным изданиям.

После распада Советского Союза, кроме экономических сложностей, театры столкнулись с еще одной бедой: пустыми залами, когда интерес к театру катастрофически упал. Тем не менее нашему театру удалось избежать этой проблемы, и здесь сыграли свою роль несколько факторов. Во-первых, мы изучили опыт Польши, еще до нас столкнувшейся с этой проблемой. Во время экономического кризиса в этой стране, театры, которые взвинтили цены на билеты, остались без зрителя. Мы учли это, и по сей день придерживаемся очень щадящей ценовой политики. Во-вторых, мне кажется, это зависит и от направленности театрального репертуара. Во времена застоя театр был призван идти против времени, он работал на разрушение. Ведь, по сути дела, СМИ молчали, а театр говорил в подтекстах, намеках о двойной морали, обо всем, что происходило тогда. Сейчас же возникла другая потребность: люди сегодня нуждаются в инъекциях оптимизма, доброты, понимания—«ничего, ребята, прорвемся». И мы следим за тем, чтобы в нашем репертуаре, будь то комедия или трагедия, всегда был заряд оптимизма, веры в конечное торжество добра. Например, наш Эзоп погибает, но это смерть во имя добра. Наша задача—убедить людей, что свет в конце тоннеля, это не огни приближающегося поезда. Большим комплиментом для меня в те годы, когда рухнула идеология, и было все дозволено, была реплика одного зрителя: «Как приятно прийти в театр и убедиться, что есть в мире что-то незыблемое». Да, мы упорно продолжаем твердить, что добро есть добро, а зло есть зло. Но главное приобретение постсоветского времени, это то, что театр перестал быть идеологическим оружием. Из сорока лет работы я тридцать лет был борцом идеологического фронта и изрядно устал от этого. Искусство—это средство эмоционального познания жизни, и те условия, в которых мы находимся сегодня, позволяют нам выполнять эту задачу. У нас идут и мюзиклы, и Чехов, и Островский, и Тургенев. Наверное, естественно, что люди сегодня больше тянутся к комедиям. Необходим эмоциональный сброс, так было во все времена. Поэтому мы придерживаемся старой доброй традиции русского театра, и к весне обязательно готовим комедию. Примечательно, что в Алма-Ате всегда сложно относились к русской классике. Западную классику любили, очевидно, из-за любви ко всему импортному. Сейчас эта традиция чуть-чуть ломается, и такие спектакли, как «Нахлебник», «Иванов», «Таланты и поклонники» начинают пользоваться спросом.

Я думаю, что театр будущего будет очень разным. Кому-то будет интересно копаться в жизни человеческого духа, кому-то будут интересны новые формы, кому-то—музыкальность, зрелищность театра. У всех разные вкусы, и развитие должно быть таким же. Обязательная советская установка—иметь в каждой области свой театр—скоро отпадет, и мы вернемся к тому, что было в частных антрепризах, но все это требует и времени, и смены нескольких поколений людей. Если общественность хочет обеспечить культурную сферу завтрашнего дня, она должна сама участвовать в этом процессе. Слава Богу, у нас появились имущие люди, которые могут участвовать в этом, но им тоже нужно время, им нужно пройти дорожку самосознания от «я богатый» до «я—хозяин», а раз я хозяин, то ответственен за все. Но это потребует времени и, возможно, нескольких поколений людей. Все богатые русские меценаты были богатыми в третьем поколении. Но и государство должно идти навстречу. У нас нет механизмов, стимулирующих меценатство и спонсорство. Я все время говорю об этом и говорил президенту, что человек, который отдает , не должен чувствовать себя идиотом. Он должен хоть что-то от этого иметь, он должен хоть как-то себя уговорить, он деловой человек. Спонсорство и меценатство должно стать популярным, обыденным явлением жизни. Когда все это случится, я думаю, процесс видоизменения театральной жизни пойдет активнее.

Почему жив театр? Потому что в человеке живо стремление к участию в игре. Вы проходите мимо зеркала и обязательно заглядываете в него. Человеку необходимо зеркало, а театр эту зеркальность как раз и представляет. Человек нуждается в живом общении, а театр - это не стекляшка телевизора. Сколько я помню себя, столько помню разговоры, что театр умрет. Кинотеатры воспринимались как альтернатива театру. Но когда в начале 90-х кинотеатры закрылись. Театр продолжал существовать. Так что, я думаю, театр построен на вечном стремлении человека к игре, самопознанию, он важен тем, что ни в зрительном зале, ни тем более на сцене не бывает равнодушных людей.

Я люблю людей нашей профессии. Это люди, сохранившие детскую наивность и потребность в игре, люди, сохранившие на всю жизнь свою мечту, недаром почти все они говорят, что с детства мечтали о театре.

Очень расхожая сентенция о том, что в театр не поступают, а попадают как под трамвай, выстрадан людьми, которые никуда от театра не могут деться. Есть и среди нас люди хорошие и плохие, замечательные и не очень, умные и глупые – но не может быть людей равнодушных – такие не задерживаются в театре, уходят рано или поздно.

В какой еще профессии человек стремится больше работать при той же зарплате? В горе и радости, больной, из последних сил уговаривая себя тем, что сцена лечит, артист, или, вернее, Артист выходит к вам, чтобы поделиться своими чувствами, мыслями, надеждами…»

Нашему театру исполнилось 75 лет. Зрелый возраст? А мне вспоминается история из жизни Сары Бернар. Актриса в свои 60 лет должна была играть 17-летнюю Жанну д'Арк. Весь Париж съехался в театр «на позор Сары Бернар», но когда Жанна д'Арк на вопрос своих мучителей, гордо вскинув голову, звонким голосом на весь зал произнесла: «Мне – 17 лет!», - зрительный зал взорвался аплодисментами. Зрители аплодировали стоя, поняв, что Актрисе ВСЕГДА 17 лет!

Так и ТЕАТР, сколько бы лет ему ни было, всегда молод. У него всегда есть будущее – новые пьесы, спектакли, новые художественные открытия, внутренним камертоном которых была и будет обостренная совесть, боль художника…

Театр живет, помогая жить нам. И так же, как наши родители, как мы, будут любить его наши дети - этот всегда молодой, семнадцатилетний, сколько бы лет ему ни было, удивительный и прекрасный мир Театра.